Автор: Мартин Ленц, Университет Гронинген, Нидерланды

Перевод: Мария Весте, Университет Линкопинг, Швеция

Здесь видно, что строго проведенный солиспизм совпадает с чистым реализмом. “Я” солипсизма сжимается до непротяжённной точки, остается же соотнесенная с ним реальность.

Виттенгенштейн TLP 5.64 (процитировано по переводу Козловой М., 1994)

Когда в последний раз ты чувствовал, что тебя действительно и полностью понимают? Если этот вопрос имеет смысл, значит, такие моменты бывают. Я бы сказал, что такое случается, но очень редко. Если все движется в хорошем направлении, то в вашем разговоре есть совпадение или некая cхожесть и близость, или плодотворное сцепление. Но чаще всего я все же чувствую, что меня неправильно поняли, или мне кажется, что я неправильно понял других. – Исходя из таких сомнений, ты мог бы довести эту точку зрения до крайности и утверждать, что только ты сам себя понимаешь или, что еще более экстремально, что нет ничего внешнего по отношению к твоему собственному разуму. Но я должен признаться, что нахожу эти крайние формы солипсизма, часто обсуждаемые в философии, довольно скучными. Они крайне неправдоподобны и не отражают, как мне кажется, важнейшую идею солипсизма. Я нахожу важнейшей идею о том, что каждый из нас фундаментально одинок. Однако важно понять, в каком смысле мы одиноки. Как мне кажется, я не одинок в том смысле, что только я знаю себя или только мой разум существует. Скорее, я одинок в той мере, в какой я отличаюсь от других. Одиночество, таким образом, не просто чувство, но и факт того, как мы существуем.* Далее я хотел бы предложить причины для принятия этой точки зрения и то, как ее принятие может сделать нас более социальными.

Не всё то золото, что блестит. Этот афоризм можно перевернуть в случае   солипсизма –  В философии 20-го века солипсизм часто имел дурную славу. Солипсизм был и остается в основном трактовкой, что субъективный опыт является основополагающим. То есть вы можете думать, что можете быть уверены только в том, что происходит в вашем собственном разуме. Если вы придерживаетесь такой точки зрения, люди будут высмеивать вас как самосамоподрывающую позицию, потому что субъективные состояния не дают никаких критериев для различения между тем, что кажется, и тем, что правильно. Отвергая субъективный опыт как основу для знаний или теорий значения, многие люди, похоже, считали его вообще плохой идеей. Это привело к изгнанию опыта из многих областей философии. Да, строить знание или значение на субъективном опыте кажется ошибочным. Но это не мешает опыту играть важную роль в нашей (духовной) жизни. Позвольте мне проиллюстрировать этот вопрос немного подробнее, чтобы показать, в чем я вижу проблему. Возьмем слово “вокзал”. Для (общего) значения этого слова не имеет значения, какие у вас личные ассоциации. Вы можете думать о паровозах или находить звучание этого слова немного резким, но, вероятно, ничто из этого не имеет значения для понимания значения этого слова. И действительно, было бы чересчур, если бы мои ассоциации с паровозами были необходимой составляющей для владения  этим понятием  или использования его в общении. Это все равно, что сказать: Если мы хотим использовать слово “вокзал” для обозначения места встречи, неважно, пойдешь ли ты на станцию пешком через деревню или свернешь на тропинку через поле. И да, для смысла или успеха нашего использования слова не имеет значения, срежешь ли ты путь через поле.  Да, но подожди! Хотя это не имеет значения для понимания употребления слова, это имеет значение для понимания твоего собеседника. Думать о паровозах – это совсем другое, чем не думать о них. Пересечение поля отличается от прогулки по деревне. Это явный способ, в котором опыт собеседников имеет значение. Почему? Ну, потому что он отличается. Как говорящие, мы имеем общее понимание слова “вокзал”; как собеседники мы имеем разный опыт и ассоциации, которые мы связываем с этим словом. Как мне кажется, вполне можно сказать, что опыт не играет роли в (общем) значении. Но проблематично отрицать, что разница в опыте имеет значение.

Типичное возражение на этот счет состоит в том, что частный или субъективный опыт не может быть конституирующим для смысла. Но это не так уж далеко заходит. Как собеседники, мы заинтересованы в понимании не только языка, который кто-то использует, но и собеседника, который его использует. Это нелегкая задача. Ведь понимание языка коренится в постижении одинаковости в различных контекстах, в то время как понимание собеседника коренится в признании различий (в использовании одних и тех же слов). Речь идет не об эмпатической интимности или о том, что наш опыт должен составлять смысл (это не так). Речь идет о том, как различия могут проявляться в практическом взаимодействии. Возвращаясь к предыдущему примеру “Пойдем на вокзал” может означать совершенно разные вещи, если один из вас хочет идти вместе, но оказывается, что у вас на уме разные маршруты. Поэтому понимание собеседника предполагает не только разбор предложения, но и признание различий в ассоциациях. Это требует признания того, что мы связываем разный опыт или ожидания с этим речевым актом. Поэтому, хотя у нас есть общее понимание языка, нам часто не хватает согласия в ассоциациях. Именно это отсутствие согласия может сделать меня сильно отличающимся от других. Соответственно, в моем понимании солипсизма важно не то, что у нас нет общего языка (он есть), а то, что мы одиноки (в какой-то степени) со своими ассоциациями и опытом.

Возможно, эти различия имеют большое значение для понимания или непонимания других людей. Позвольте мне привести пример: С тех пор как я начал вести блог, я вижу, как часто люди выбирают одну-две идеи и убегают. Социальные сети позволяют легко проверить это утверждение. Выразите свое мнение и попробуйте предсказать, согласятся ли с вами хотя бы несколько человек. Некоторые из моих прогнозов действительно провалились. Но даже если прогнозы сбываются, в общении часто не хватает определенной глубины понимания. Почему так происходит? Распространенный ответ (особенно среди философов с аналитическим уклоном) заключается в том, что нашему общению не хватает ясности. Если бы это было так, нам следовало бы улучшить наши навыки общения. Но если я прав, то это не поможет. Что могло бы помочь, так это признание различий в опыте. Соответственно, мой вид солипсизма не говорит: Только я себя знаю. Или: только мой разум существует. Скорее, он говорит: я отличаюсь (от других).

Этот “дифференциальный солипсизм” явно связан с перспективизмом и даже с теорией точки зрения. Однако, возникая из признания одиночества, он имеет определенно экзистенциальное измерение. Если немного порассуждать, то я бы даже сказал, что тенденция избегать солипсизма может корениться в желании уйти от одиночества, отрицая его. Одно дело – признать одиночество (укорененное в различии); другое дело – принять одиночество в нашей (духовной) жизни. Давайте рассмотрим подробнее, как эти аспекты проявляются.

Даже если философы считают, что опыт не имеет значения для основ знания и смысла, он играет важную роль во многих наших взаимодействиях.** Мы оба можем утверждать, что нам нравится джаз, но если мы пойдем на концерт, то можем разочароваться, когда выяснится, что он нравится нам по совершенно разным причинам. Так, вам могут нравиться импровизации, в то время как меня этот аспект не очень волнует, но мне нравится типичное звучание джазового коллектива. Если на концерте будет представлен один, но не другой аспект, наши разногласия приведут к разногласиям.  Точно так же мы можем не согласиться по поводу нашего пути на вокзал, по поводу способов принятия пищи и т.д. Теперь, как я понимаю, одиночество или разногласия, которые мы испытываем в такие моменты, раздражает не из-за самих разногласий. Что делает такие моменты болезненными, так это моменты, когда мы терпим и преодолеваем эти различия, не признавая их.

Если я прав, то я не чувствую себя непонятым из-за того, что вас не волнует звук джазового коллектива. Я чувствую себя непонятым, потому что разница остается непризнанной. Такая ситуация обычно может вылиться в глупый спор о том, “что действительно важно”: звук или импровизация. Но это просто глупо: для нашего взаимопонимания важна разница, а не одна из двух точек зрения. В двух словах: Истинное понимание заключается не в согласии, а в детальном признании разногласий***.

Но почему, спросишь ты, это должно быть правильно? Почему фокус внимания на различиях в ассоциациях или опыте должен действительно изменить ситуацию? Причину можно найти в утверждении Витгенштейна о том, что солипсизм в конечном счете совпадает с реализмом. Каким образом? Ну, признание различных точек зрения, надеюсь, должно положить конец борьбе по вопросу о том, какая из точек зрения более легитимна. Можем ли мы решить вопрос о правильном пути на вокзал? Или о наиболее значимом аспекте джазового концерта? Нет. Что мы можем сделать, так это сформулировать все точки зрения, признавая реальность, которую каждая точка зрения выдвигает на первый план. (Если хочешь, можешь представить, как все люди в мире излагают свой различный опыт, тем самым выявляя “все, что есть на самом деле”).

Написав это, я вспоминаю замечание, сделанное  Эвелиной  Митевой  в разговоре о писательстве: Чем более личным является описание событий, тем более универсальным оно может оказаться. Хотя это звучит парадоксально, реализм дифференциального солипсизма позволяет понять, почему это так. Четкая формулировка уникального опыта не препятствует пониманию. Совсем наоборот: Оно позволяет локализовать его в оппозиции к другим переживаниям одного и того же явления. Во всех этих случаях мы можем испытывать одиночество через различие, но мы не будем чувствовать себя одинокими из-за того, что мы невидимы.

_______________________________________

* Конечно, отсылка к  «Solitude standing» также является данью прекрасной композиции Сюзанны Веги:

** В этом смысле степень доверия в коммуникации может быть отражает степень близости между собеседниками.

*** И снова мне вспоминается обсуждение Эриком Шлиссером поста Лиама Брайтса о субъективизме, который попал в самую точку: “Пост Лиама (который повторяет самые прекрасные части программы Карнапа с удивительно гуссерлевской/левиназианской чувствительностью) открывает дверь к гораздо более гуманистическому пониманию философии. Сам смысл этого действия  будет заключаться в том, чтобы способствовать взаимопониманию. С точки зрения философского аналитика смысл анализа или концептуальной инженерии, таким образом, заключается не в том, чтобы получить правильные концепции (или разработать их для улучшающих и осуществимых политических программ), а в том, чтобы найти способы понять или войти в жизненный мир своего собеседника”.

Автор: Мартин Ленц, Университет Гронинген, Нидерланды

Перевод: Мария Весте, Университет Линкопинг, Швеция

Хотя чтение необходимо изучать и практиковать  само по себе, без связи с другими явлениями (см. первую часть этой серии), оно также помогает в практике письма. Чем больше вы читаете, тем лучше вы пишете. Но что же следует читать, особенно если речь идет об академическом письме? Один из способов ответить на этот вопрос – оглянуться назад и оценить, какие произведения уже помогли вам преодолеть трудности в процессе письма. Ниже я хотел бы перечислить и очень кратко прокомментировать некоторые работы, которые очень помогли мне в решении проблем письма. Пожалуйста, имейте в виду, что этот список не является списком “лучшее из лучших”, а возник в результате моего образования и становления как философа и как писателя. Именно поэтому я не включаю в него работы моих сегодняшних коллег. В какой-то момент я понял, что некоторые авторы особенно меня вдохновляют. Это вдохновение вoзникало в разных жанрах, например при создании длинных монографий, журнальных статей, комментариев или при написании блога, а так же в решении конкретных писательских проблем. То же самое будет верно и для вас, но авторы, которые помогут вам, будут другими. Тем не менее, стоит выяснить каким образом именно их работы могут вдохновить вас. Как бы то ни было, начнем:

Диалогический стиль рассуждений. – Есть две взаимодополняющие проблемы, которые я вижу в своих собственных работах: я не могу честно утверждать то, что не соответствует действительности. И я не могу написать сразу все, что должно быть сказано. Иногда не сказать все сразу – значит написать неправду. (Подробнее об этом в этом видео.) Чтение работ Доминика Перлера, особенно его “Теории интенциональности в Средневековье” (нем. Theorien der Intentionalität im Mittelalter), научило меня, как элегантно решить эту проблему. Вы излагаете свою позицию, затем ставите ее под сомнение, затем даете уточненную версию и повторяете. Этот диалогический подход решает подобные вопросы наиболее красиво. Работы Мартина Куша, особенно его “Знание по соглашению”(Knowledge by Agreement), демонстрируют аналогичные преимущества в обхождении со сложными теориями. Куш управляет сложными теориями, без их упрощений. Тот, кому удается довести этот стиль до совершенства, – Майкл Делла Рокка. Посмотрите его введение к  книге “Спиноза“. Это пример того, что даже введение может быть уникальным с философской точки зрения.

Правильно приводить примеры. – Примеры выполняют важную функцию, не в последнюю очередь в аналитической традиции. Работа  Рут Милликан  выделяется для меня своим в высшей степени системным подходом к проблемам, которые чаще всего рассматриваются фрагментарно. В этом она схожа с трудами Лейбница. проблемам работа Рут Милликан выделяется как систематическая, немного похожая на труды Лейбница. Но то, что я вынес из ее творчества как писатель, так это ее построение примеров и работа с ними. Особенно в “Разновидностях значения” (англ. Varieties of Meaning), ее примеры и то, как она их объясняет, помогли мне понять метафизику, эпистемологию и различные применения телеосемантики. То же самое можно сказать и о работе Дональда Дэвидсона, особенно о его работе “Рациональные животные”(англ. Rational Animals). И, конечно же, о всём Витгенштейне. В истории философии создание примеров не менее важно теоретизирования. Посмотрите работы Сьюзен Джеймс, особенно ее “Спиноза о том, как научиться жить вместе”(англ. Spinoza on Learning to Live Together).

Определять соотношения дискуссий и мыслей. – Будучи историком философии, вы часто будете пытаться установить и объяснить, как идеи и позиции соотносятся друг с другом. В то время как многие популяризаторские работы сводят такие отношения к простым противопоставлениям или соответствиям, на самом деле это тяжелая работа – улавливать сходство внутри противопоставлений и придавать смысл мыслям без их упрощения и повторения. Как с пользой соотнести мыслителей или их идеи друг с другом, не отказываясь от нюансов? Как подобрать для этого слова? Работы Аник Уолдоу являются для меня важным источником информации для переосмысления того, как я фиксирую такие соотношения, и не в последнюю очередь ее первая книга “Дэвид Юм и проблема других сознаний” (англ. David Hume and the Problem of Other Minds). Аналогичные достоинства у работ Дженнифер Эшворт, посмотрите ее “Могу ли я говорить яснее, чем понимаю?” (англ. Can I speak more clearly than I understand?), и у работ Джона Маренбона, посмотрите его “Абеляр в четырех измерениях” (англ. Abelard in Four Dimensions).

Написание комментариев. – Комментарии к (основным) текстам хорошо известны как в средневековой традиции, так и в контексте современных критических изданий текстов. Всем пошло бы на пользу, если бы мы снова учили студентов писать комментарии. По сравнению с ныне повсеместно распространенными рефератами, комментарии ориентируются на сами тексты. Однако это не значит, что в комментарии нельзя “думать самостоятельно”. Как это искусство сочетается с оригинальным философским мышлением, можно увидеть, например, в работе Роберта Паснау “Фома Аквинский о природе человека” (англ. Thomas Aquinas on Human Nature). Нечто подобное можно сказать и о книге Курта Флаша “Что есть время? ” (нем. Was ist Zeit?) Иногда этот подход настолько глубоко залегает в основе исследования, что оно само не опознаваемо как комментарий. Этому можно научиться, читая Урсулу Ренц, посмотрите ее “Объяснимость опыта” (англ. The Explainability of Experience). То, что таким образом можно составить карту целых философских дебатов и событий, можно увидеть в книге Кэтрин Тахау “Видение и достоверность* в эпоху Оккама” (англ. Vision and Certitude in the Age of Ockham). То же самое можно сказать и о книге Пола Спейда “Мысли, слова и вещи” (англ. Thoughts, Words, and Things), которая была написана как учебный материал, но помогла так же многим исследователям в их работе.

Исследования по терминологии. – Возможно, дело во мне, но я нахожу мало исследований по терминологии в наши дни. Изучение терминологии и того, как она меняется в рамках дебатов и в течении времени, очень важно для понимания философии. Это также отличный способ организовать своё  письмо. Помимо знаменитого флагманского проекта “Исторический словарь по философии” (нем. Historisches Wörterbuch der Philosophie), существует ряд замечательных исследований, основанных на изучении терминологии. Среди моих личных фаворитов – “Теории пропозиции” (англ. Theories of the Proposition) Габриэля Нухельманса и “След знака ” (нем. Spur des Zeichens) Стефана Майер-Озера.

Научные блоги. – Блоггинг не только повлиял на философский обмен мнениями, но и оказал огромное влияние на мою писательскую деятельность. Помимо постов в блогах, направленных, возможно, на быстрое общение, я также ищу блоги и посты, которые носят научный характер, поскольку используют эту, несколько более свободную, форму для научных размышлений. Среди тех, кто продолжает вдохновлять меня, – труды Агнес Каллард, Эрика Шлиссера, Джастина Э. Х. Смита и Эрика Швицгебеля. Думаю, вы знаете, как найти их.

Глядя на этот список, я осознал, как я люблю книги. В любом случае, можно было бы еще многое сказать о том, как именно те или иные отрывки, главы и фрагменты могут повлиять на вашу писательскую деятельность, этот текст лишь первая попытка проанализировать то, как мое чтение повлияло на мое письмо.

Упомянутые авторы: Dominik Perler, Martin Kusch, Michael Della Rocca, Ruth Millikan, Donald Davidson, Susan James, Anik Waldow, John Marenbon, Robert Pasnau, Kurt Flasch, Ursula Renz, Katherine Tachau, Paul Spade, Gabriel Nuchelmans, Stephan Meier-Oeser, Agnes Callard, Eric Schliesser, Justin E. H. Smith, Eric Schwitzgebel.

Четвертая часть этой серии о письме в философии здесь.

____________________

*certitude можно перевести как “несомненность”, а не как “достоверность” так, как это принято переводить в контексте русскоязычной традиции аналитической философии. Различия между этими переводами отметил Игорь Кауфман как разницу между бюрократическим называнием в первом случае и живым, более конкретным вторым вариантом.

Автор: Мартин Ленц, Университет Гронинген, Нидерланды

Перевод: Мария Весте, Университет Линкопинг, Швеция

Теперь, когда мы обсудили, как начать чтение, а также некоторые недобросовестные практики, которые могут оказаться на вашем пути, и некоторые эффекты чтения для письма, я наконец хочу перейти к сути дела, то есть к самому тексту. Глядя на горящие от нетерпения лица моих учеников, я думаю, что многие из них обычно хотят сделать все хорошо и высказать какие-нибудь очень умные  идеи по поводу текста. Я не был исключением, и будучи студентом, тоже так поступал. Тем не менее первое, что необходимо сделать, это установить приблизительное понимание текста. Но как это сделать? Давайте приступим к делу.

Принятие замешательства как базового состояния ума. – Читая философские тексты, я обычно предполагал, что мало что пойму. Замешательство было правилом; а понимание чего-либо было редким исключением. Самый впечатляющий опыт такого рода у меня был, когда я переводил свой первый текст из Уильяма Оккама – Quodlibeta. Название обещало, что речь пойдёт о проблеме универсалий, но я не понял ни слова из того, что перевел. В отличие от меня, мои студенты обычно хотят все понять, как все связано между собой. Поэтому они часто спрашивают именно об этом. Мне нравятся эти вопросы и стремление разглядеть систему, скрывающуюся за высказываниями. Но часто мне приходится признавать, что я не уверен, что это за система и существует ли она вообще. Я не хочу отговаривать от последовательного мышления. Однако систематическая последовательность – это прежде всего ожидания, характеризующие современного читателя. Нет никакой гарантии, что исторический текст будет соответствовать этим ожиданиям или соответствовать им так, как мы ожидаем. Снижение ожиданий систематичности – это то, что я подразумеваю под принятием путаницы по умолчанию, как данности или как базового состояния ума. Открывая книгу, мы часто просто не знаем, чего ожидать. Поэтому легче принять путаницу и искать островки, которые (как кажется) имеют смысл, чем начинать с желания получить все и рассматривать темные отрывки как отступления. Примите как данность, что вы поймете очень мало. Ваше желание добиться быстрых выводов вполне объяснимо, но тогда большую часть времени вы будете разочарованы.

О чем текст? Герменевтический круг. – Первый вопрос, на который вам нужно будет ответить, это: О чем текст? Предполагая, что на данном этапе вы мало что понимаете, вам придется угадать. На догадку обычно наталкивают островки понимания, то есть те детали, которые имеют смысл. Возможно, это название текста, хотя платоновские диалоги в этом отношении будут разочаровывать. Или это будет какая-то строчка в начале, со знакомыми словами и фразами. А может быть, просто ваш преподаватель задал текст как пример текста на определенную тему. Суть в том, что в этот момент вас зацепит какая-то деталь и вы сделаете вывод о теме в целом. Проекция понимания  фрагмента на тему в целом работает как гипотеза, которая будет подтверждена или опровергнута следующими деталями/фрагментами, на которые вы будете смотреть. В любом случае, движение от какой-то детали к общему предположению о теме в целом и обратно к дальнейшим деталям к теме в целом или к ее уточненному пониманию – это то, что называется герменевтическим кругом.

Рассмотрение деталей. – Как только вы решили, что текст посвящен определенной теме, вы начнете рассматривать детали как относящиеся к этой теме. Если жанр позволяет, вы должны попытаться увидеть, какой общий вывод производится в тексте. Как правило, вывод обозначается такими словами, как “таким образом” или “следовательно”. Но иногда он бывает более скрытым. В любом случае, как только вы решите, что текст предназначен для того, чтобы сделать такое утверждение, вы начнете рассматривать аргументы как (попытку) поддерживающие этого утверждение. Другими словами, ваше общее понимание определяет то, как вы видите детали. Если что-то не имеет смысла или не соответствует предполагаемой теме или выводу, вы должны либо выяснить, является ли это отклонением, например, связанным с особым использованием терминологии, либо вы должны уточнить свою гипотезу относительно утверждения или темы. Когда вы столкнетесь с подобным, постарайтесь проанализировать, что именно нарушило ваше понимание: речь идет о необычном термине или необычном использовании термина? Попробуйте поискать употребления таких терминов в Интернете! Дело в целом предложении? Или это связь между предложениями? Попробуйте проанализировать предложение или перефразировать его! Это целый раздел? Попробуйте выяснить функцию раздела или абзаца! Искренен ли автор? Есть множество вопросов, которые вы можете задать. Но чаще всего мне помогает просмотр смежных или схожих текстов. Есть ли в них такие же странности? – Прежде всего, помните, что понимание текста в целом – это исключение, а не правило.

Включение собственных шагов в разговор. – Многие люди считают, что чтение – это получение сообщения от автора, или, что еще хуже, получение информации. Это неправда. Когда вы читаете и начинаете думать или тихо ковылять по тексту, у вас будет (по крайней мере) два голоса. Вы услышите голос автора и свой собственный голос. Ваши молчаливые вопросы, ваше отчаяние или нетерпение, ваши пересказы, кивки и редкое несогласие присутствуют повсюду. Отнеситесь к этому серьезно! Чтение – это диалог. И ваше бормотание – это голос, который взаимодействует с текстом, оживляя его, это работает и в обратную сторону. Записывайте то, что вам кажется важным или странным в тексте. Но также записывайте, что вы думаете и чувствуете. Отрывок вызывает у вас чувство тревоги? Запишите это и попытайтесь понять, что именно вызывает у вас такое чувство. Вы постоянно киваете в знак согласия? Почему? Есть ли причины в тексте? Говорит ли он о ваших чувствах? Вы чувствуете себя потерянным? Запишите, в чем дело, и начните поиск. – Если вы должны обсудить прочитанное, но вам кажется, что это слишком сложно, начните с того, что обсудите свой собственный отзыв на текст. Ваш отзыв,ваши чувства – это ваш голос, который как и другие голоса, может вступить в диалог.

Автор: Мартин Ленц, Университет Гронингена, Нидерланды

Перевод: Мария Весте, Университет Линкопинг, Швеция

[Translator’s foreword: Translating this as well as the previous text by Martin Lenz is not only my attempt to translate philosophical texts (I have only translated fiction before), but also an attempt to translate into Russian at this difficult historical moment for Russian culture and Russian language (not “Russian” taken as the Russian Federation, identified with an imperialist, aggressive state, inwardly and outwardly). This text about reading and attention should appear in Russian because many people, fleeing from the Russian regime and the war it unleashed, have become close neighbours and because Russian remains the language of international communication and cannot be left to be devoured and slaughtered by the anti-human Russian officials and, finally, because the appearance of Russian translations offers hope to those who are left behind: the hope of engaging in dialogue. Reading texts on the Internet, on the small screen of a mobile phone, is also reading. Reading helps Ukrainian refugees not to lose touch with their homeland and find each other, it saves me during panic attacks, it helps Russian refugees to cope with feelings of guilt and with adapting to new conditions. But reading social media messages also requires the basics that Martin writes about: paying attention, analysing the structure and context of the text, and checking one’s own expectations seem to me to be universal techniques for thoughtful, dialogical reading.]

Предисловие переводчицы: Перевод этого так же как и предыдущего текста Мартина Ленца не только моя попытка перевода философского текста (раньше я переводила лишь художественные тексты), но и попытка перевода на русский в этот тяжелый для русской (отметьте, русской как противопоставление российской, отождествляемой с империалистическим, агрессивным внутрь и наружу государством) культуры и русского языка исторический момент. Этот текст о чтении и о внимании должен появиться по-русски, потому что много людей, в бегстве от российского режима и развязанной им войны, стали близкими соседями, и потому, что русский язык остается языком международного общения и нельзя оставить его на растерзание и умерщвление антигуманным российским чиновникам, и , в конце концов, потому что появление переводов на русский даёт надежду тем, кто остался. Надежду на участие в диалоге. чтение текстов в интернете, на маленьком  экране мобильного телефона тоже чтение. Украинским беженцам чтение помогает не потерять связь с родиной и найти друг друга, меня оно спасает  во время панических атак, русским беженцам помогает справляться с чувством вины и с адаптацией к новым условиям. Но и для чтения сообщений в социальных сетях, нужны те основы, о которых пишет Мартин: внимательность, анализ структуры и контекста сообщения, и проверка своих собственных ожиданий, кажутся мне универсальными приемами вдумчивого, диалогичного чтения.

Среди преподавателей распространено мнение, что студенты больше не умеют читать. Виновных часто находят быстро: почти во всем виноваты социальные сети и мобильные телефоны. Я не уверен в этом, но думаю, что было бы неплохо уделять больше внимания техникам чтения. Когда я был студентом, мне часто говорили, что нужно читать или даже точнее – читать внимательно. Однако никто не говорил мне о том, как это на самом деле делать – внимательно читать. Эта ситуация напомнила мне разговор с моим коллегой Андреа Санджакомо, который заметил, что нам часто говорят “сконцентрируйтесь”, но никто не говорит, как это делается на самом деле. Просто сидеть и смотреть на то, на чем вы должны сосредоточиться, вероятно, не является концентрацией. Этому нужно учиться и это необходимо культивировать. То же самое относится и к чтению. Спросите у философа или студента философского факультета, что они делают. “Я читаю большую часть времени”, – ответят они. Тогда спросите их, как они это делают. На этот вопрос я часто получаю лишь ответ: “Ну, я просто, ну, читаю”. Далее я расскажу немного больше об основах чтения. Философы не должны стесняться констатации или осмысления очевидного. Поэтому я уверен, что это чтение стоит вашего времени.

Устроиться поудобнее и приготовиться.  Это может показаться очевидным, но когда вы начинаете читать текст, скажем, первоисточник по философии или реферат, сначала нужно устроиться поудобнее. Выберите хорошее место, где вас ничто не будет мешать или отвлекать (слишком сильно), и достаньте свой текст. Опыт учит многих из нас, что чтение реальных печатных текстов, а не виртуальных компьютерных файлов дает лучшие результаты. Но вне зависимости от того, как вы собираетесь читать, убедитесь, что у вас есть чем подчеркивать или выделять слова и фразы, а так же то, где и чем  вести записи. Я настаиваю на этом, потому что вижу, что многие студенты приходят на занятия без текстов, не говоря уже о заметках. Хотя некоторые люди обладают удивительной памятью на прочитанное, смысл выделения фраз и ведения записей заключается не только в том, чтобы запомнить части текста. Выделяя слова или фразы, вы сможете увидеть связи, которые, возможно, в противном случае останутся для вас скрытыми. При чтении мы часто сосредотачиваемся на “смысле”, но важно также видеть некоторые материальные аспекты текста: слова и фразы, расположение абзацев и т. д. Это позволяет понять, как термины повторяются в следующем предложении или разделе, как фразы появляются или перефразируются другими словами, как одно предложение связано (или не связано) с предыдущим. (Как примеру того, что я имею ввиду, обратимся к Фреге, кто разработал свой формальный язык представления мысли, Begriffsschrift, для визуализации логических отношений, которые часто остаются незамеченными в обычных формах письма, несмотря на свою выпуклость). Более того, один из простых способов понять тему или стратегию текста – посмотреть, какие слова встречаются чаще всего. В конце концов, выделение фраз или ведение заметок вовлекает вас в диалог с текстом. Каким образом? Например, если вы подчеркиваете слова, вы можете подчеркнуть их, а потом вернуться и задаться вопросом, почему вы подчеркнули именно эти слова, а не другие. Вы замечаете и начинаете задавать вопросы о том, что вы обнаружили в тексте. Так что доставайте карандаш или включайте режим комментариев в вашем pdf! Ведь это также способ сделать текст вашим собственным. Вернувшись к тексту через пару лет, и увидев то, что вы выделили в свое время, вы увидите старую копию себя и улыбнётесь или обеспокоитесь о том, почему вам именно это казалось важным. И ещё, если вы забудете принести свой аннотированный текст на занятия, вы не сможете обратиться к этим, вами обнаруженным, материальным связям при обсуждении текста.

Что вы, собственно, читаете? – Теперь, когда вы все подготовили, пришло время посмотреть, что вы собираетесь читать. Разве это неочевидно? Автор и название текста указаны на обложке, не так ли? Так что не о чем волноваться. – Отнюдь! Если вы возьмете в руки знаменитую “Волю к власти” Ницше и подумаете, что это книга Ницше, вы сильно ошибетесь. Книга “Воля к власти” была собрана из записных книжек Ницше, приведена в порядок и приписана Ницше его сестрой Элизабет Фёрстер Ницше. Да, Ницше долго размышлял над этой идеей, но книга является подделкой. Вот почему очень важно ознакомиться не просто со старым, а с академическим (критическим) изданием, которое было тщательно исследовано на основе подлинных рукописей. (Здесь приводится краткое описание критических изданий древних текстов, но эти вопросы происхождения относятся ко всем текстам). Если вы не читаете по-немецки и поэтому не можете изучить оригинал, вы должны знать, что читаете перевод. Огромный труд переводчиков часто остается непризнанным, но его нужно видеть, и видеть таким, каким он часто является. Перевод – это не просто “тот же самый текст” на другом языке. Это новый текст, созданный на основе оригинальной версии. Чтобы почувствовать это, попробуйте перефразировать небольшой текст. Вскоре вы столкнетесь с неопределенностью и/или необходимостью выбора одного из возможных вариантов. Такой выбор бесшумно и незаметно появляется перед вами, когда вы читаете перевод, а переводов часто бывает больше одного. Могут существовать целые различные традиции переводов. В идеале вы сравниваете разные переводы и выбираете главные понятия из оригинала, чтобы посмотреть, как они воспроизведены в разных переводах. В любом случае, следует выбирать перевод, основанный на надежном критическом издании. – Вы можете подумать, что подобные вопросы относятся в основном к историческим текстам, но это было бы ошибкой: разумеется, труды по современной или новейшей философии также могут быть в различных версиях и переводах. Более того, вопрос о том, что вы на самом деле читаете, позволяет вам критически отстраниться от тенденции отождествлять текст с автором, который якобы его написал. И обратите внимание хотя бы на то, что даже правильно опознанные  авторы не всегда осознают, что они опубликовали под своим именем…

Почему вы читаете? – Опять же, этот вопрос кажется очевидным. Вы читаете, потому что вам так или иначе дали текст. Возможно, вы даже читаете для удовольствия. Но это не то, что я имею в виду. Задолго до того, как вы начнете читать, у вас появятся ожидания относительно того, с чем вы столкнетесь. Эти ожидания могут быть достаточно конкретными и подробными, если вы знаете об авторе или слышали о данном произведении. В любом случае, сейчас полезно сделать две вещи. (1) вы должны четко сформулировать для себя свои ожидания, чтобы заметить, когда текст отличается от ваших ожиданий. Это сразу говорит вам о том, как автор может отклоняться от того, что вы предполагали от них услышать, и о того, как вы думаете по этому поводу. Это интересно, потому что это настоящая встреча умов, противостояние ваших ожиданий и того, что говорит автор. Затем вы можете задаться вопросом, в чем причина такого различия. (2) В любом случае, вы должны четко определить для себя, что вы ищете. Вы просто изучаете высказывание автора? Отлично. Но, скорее всего, при чтении у вас будет (скрытый) вопрос на уме, например: Что автор говорит об X? Где X – это тема курса (связанная с ней идея), который вы изучаете. Чем яснее вы понимаете, что вы ищете, тем легче следить за соответствующими ключевыми словами, концептами или аргументами, а также отличать то, что важно для вас в данный момент, от отступлений или разделов, которые просто освещают другие вопросы. В идеале, при чтении вы отслеживаете свои ожидания и те аспекты текста и в тексте, которые вам неясны. Важно отметить, что (1) ваши ожидания и (2) то, что вы ищете, сами по себе не создают интерпретацию текста. Но они будут определять, часто негласно, то, что вы выделите в своей интерпретации или в своем понимании. Поэтому полезно прояснить эти вопросы. Однако не стоит слишком беспокоиться об этом в самом начале чтения. Чтение, особенно внимательное чтение, – это очень медленный процесс, не линейный, а включающий в себя многократные возвращения туда и обратно, попытки, неудачи и новые попытки.

автор: Мартин Ленц, заведующий кафедрой и профессор истории философии Гронингенского университета в Нидерландах.*

перевод: Мария Весте

Философские дискуссии, будь то в профессиональной среде или в баре, часто состоят из выявления ошибок в любом утверждении. Ответ начинается с фразы: «Все это очень хорошо, но…» Этот стиль, основанный  на противопоставлении и конфликте, часто прославляется как ведущий к истине. Устранение ложных предположений, казалось бы, приводит нас к истине. Хотя это довольно распространенная практика (даже я практикую ее прямо сейчас), я сомневаюсь, что это особенно хороший подход к философским дискуссиям. Отсутствие прогресса в такого рода состязаниях  на рынке идей в том разделении философского труда (в профессиональных условиях, таких как беседы, семинары и статьи), где критика (другой – чужой) идеи приносит больше дивидендов и меньший репутационный урон, чем выдвижение новой (собственной) идеи. Это систематически ставит в невыгодное положение сторонниц/сторонников (новых) идей.

Состязательная критика обычно обусловлена бинарным пониманием идей. Утверждения либо истинны, либо ложны; аргументы либо допустимы, либо недействительны. Если это понимание верно, то исключение ложных или недействительных утверждений, видимо, действительно оставляет нам истинные идеи. Если бы это было так, критика действительно была бы хорошим способом ответить стороннице/стороннику идеи. Но насколько хорошо это работает на практике? Философ Кэтрин Хандлби из Виндзорского университета в Онтарио проанализировала, как обучают студентов аргументации, то есть  построению  умозаключений, и пришла к выводу, что «исправление умозаключений» (argument repair), когда сторонницы/сторонники той или иной позиции пересматривают свои аргументы в ответ на критику, в значительной степени игнорируется. Вместо этого предпочтение отдается быстрым инструментам для оценки умозаключений путем наклеивания на них «ярлыков ошибочности» (fallacy labels). Это менее полезно, чем можно было бы подумать, потому что это просто негативная  критика.

Тем не менее, вы можете подумать, что если умозаключения или утверждения ошибочны, указание на слабые стороны в конечном итоге поможет. Как же тогда сторонницы/сторонники идей реагируют на критику? По моему собственному опыту, философы скорее просто защищают свою позицию, чем пытаются ее прояснить. Если утверждение подвергается нападкам, типичная реакция сторонницы/сторонника идеи состоит в том, чтобы ограничить охват, смягчить акценты или скорректировать перспективы. Идея сокращается еще до того, как на нее взглянут. Учитывая, что смелые заявления могут быть сопряжены с репутационными рисками, неудивительно, что люди заранее ограничивают ущерб и согласовывают свои заявления с тем, что они считают приемлемым. Как отметил Тим Крейн из Кембриджского университета в книге «Тон философa »( The Philosopher’s Tone) (2018), анонимное рецензирование (peer review) имеет аналогичный эффект, поскольку авторы пытаются предвосхитить все возможные возражения, оставляя все меньше и меньше места для создания оригинальных идей.

Вы можете возразить, что это не проблема. На самом деле контроль над ущербом может увести нас от более экстремальных догматов, оставаясь при этом на пути к истине. Однако есть веские основания предполагать, что люди придерживаются воспринимаемого как действительность положения дел (status quo) даже перед лицом противоположных доказательств. В 1950-х годах социальный психолог Соломон Аш провел свои знаменитые эксперименты о конформизмe. Испытуемым приходилось решать довольно очевидные задачи на восприятие, но многие давали неверные ответы, чтобы присоединиться к группе: они игнорировали прямые доказательства, чтобы не отклоняться от status quo. С тех пор эксперименты повторялись в различных условиях, показывая пагубные последствия социального давления.

Принимая во внимание эти психологические факты, трудно поверить, что беспощадная критика способствует установлению истины. Если общая цель академических философов состоит в том, чтобы хотя бы казаться соответствующими общепринятым мнениям, то нам следует ожидать именно того, что мы часто наблюдаем у сторонников идей: смягчения и согласования их утверждений с воспринимаемым здравым смыслом.

Но даже если враждебная (обозначенная как состязательная) критика часто побуждает к конформизму, это не делает ошибочным поиск ошибок. В конце концов, если мы знаем, что что-то ложно, мы знаем больше, чем раньше. Или так можно было бы утверждать. Однако обнаружение ошибки не делает автоматически противоположное утверждение верным. Если вы убедите меня, что p ложно, я просто узнаю, что p ложно. Но это не означает, что q истинно. На мой взгляд, идея о том, что критика ведет к истине, вырастает из идеи о том, что количество возможных утверждений по данной теме конечно. Если у вас есть 20 предположений  и вы отбрасываете одно из них, то, похоже, вы добились прогресса. Вам нужно прочесть только 19 других статей. Тем не менее, предполагая ограниченные когнитивные способности в меняющемся мире и варианты переформулирования и реконтекстуализации утверждений, я склонен думать, что количество утверждений и аргументов неопределенно.

Меня беспокоит не то, что перед нами слишком много открытых вариантов; дело в том, что мы слишком рано отбрасываем идеи. Как заметил философ Ральф Джонсон, также из Виндзорского университета, каждая идея уязвима для потенциальной критики. Если это правильно, то ошибок или вариантов их нахождения предостаточно. Напротив, философские утверждения, которые останутся без возражений, крайне редки. (На самом деле, я не могу вспомнить ни одного.) Это означает, что, в отличие от критиков, сторонницы/сторонники идей находятся в систематическом невыгодном положении. Но это не только по статусным причинам. В философии вероятность ошибиться выше, чем попасть в яблочко. Хотя высокая вероятность ошибок философских высказываний может огорчать, она же может объяснять природу философских утверждений: возможно, сутью философских аргументов является не истина, а, скорее, мудрость или что-то в этом роде.

Каким бы ни был смысл критики и аргументов, должно быть ясно, что состязательная культура держится на сомнительных идеях. Даже если мы отбросим более прагматические и политические опасения по поводу конформизма, вводящая в заблуждение идея о том, что исключение лжи оставляет нам истину, превращает философию в пугающий проект. Что мы можем сделать? Разумным ответом может быть истолкование критики не как противостоящей, то есть соперничающей  с самой идеей или ее сторонником. Скорее ее следует рассматривать как неотъемлемую часть идей.

Как мы можем реализовать такой подход? С одной стороны, он требует целостного взгляда на идею: идея — это не просто отдельное утверждение, а тесно связанное с рядом других утверждений, предположений и следствий. Хорошей иллюстрацией этого являются традиции комментариев средневековой философии. Комментарий в основном не критикует данное утверждение, но тем или иным образом обнажает и освещает аспекты утверждения. Комментарий Оккама к логике Аристотеля, например, явно отличается от комментария Фомы Аквинского. Но дело не в том, что кто-то из них был не прав; эти комментарии представляют разные высказывания и стали частью способов осмысления и возможных пониманий Аристотеля.

С другой стороны, это требует более гибкого отношения к авторству: если вы обсуждаете идею в кругу друзей, перекидываясь примерами и иллюстрациями, смеясь над критикой и размышляя о возможных применениях, чья это идея в конечном счете? Каждый мог внести свой вклад в первоначальную формулировку, от которой почти ничего не осталось. В этом смысле идеи очень часто имеют несколько авторов. В такой дружеской обстановке обычной реакцией на уточняющую критику является не защита, а что-то вроде: «Правильно, это то, что я действительно хотел сказать!» Дело в том, что дружеская, а не враждебная критика может быть воспринята как лучшее выражение своей изначальной попытки, а не враждебное уничтожение идеи. Это не означает, что никакая идея не может оказаться ложной или плохой, но это означает, что мы можем заранее убедиться, что она подверглась надлежащей проверке.

Таким образом, рассматривать критику как часть идеи означало бы изменить оценочную позицию по отношению к идее, а также к ее сторонникам/сторонницам. Чем больше мы можем играть и возиться с утверждением, тем лучше мы можем понять его последствия. Соответствующие метафорические ресурсы для наименования этой философской практики должны быть получены не на войне, а на игровых площадках, где переизобретение и интуитивная прозорливость направляют наши взаимодействия. Критическая природа философии будет процветать больше, если наша модель взаимодействий будет игривым обменом мнениями между друзьями, а не трибуналом, стремящегося свергнуть философа, у которой есть идея.

_____

* Originally published at Aeon. Kindly translated into Russian by Marija Weste.